Проценко П.Г. Перевертыши
Впервые опубл. в: Экспресс-хроника: еженедельник. 1999. № 33 (588). 13.09. С. 2.
От автора Политиздата к «христианскому писателю» и обратно
I.
По стечению обстоятельств на столе у меня лежала груда листков, помеченных синими штампами с надписью: «экспертиза» и «Киевский научно-исследовательский институт судебной экспертизы, образец». Это были страницы из моего личного архива, изъятого киевским КГБ при аресте. Покопавшись среди кипы /таким образом/ проштампованных бумаг, я извлек каталожную карточку и прочел на ней следующее: «Для работы с верующими членами семей привлекаются неверующие родственники, друзья, а также учителя, работники библиотек, медицинских учреждений, домоуправлений, опытные агитаторы, политинформаторы, наставники, то есть те, кто по роду своей деятельности повседневно общается с людьми… Общественное мнение трудового коллектива в сочетании с разъяснительной работой школ играет решающую роль в предотвращении попыток принудительного навязывания верующими родителями религиозных взглядов детям». Вверху были обозначены автор и источник — Леонид Кравчук, заведующий отделом пропаганды ЦК КПУ, журнал «Партийная жизнь», 1982 г., № 10, с. 58. Методологические указания по поводу того, как лучше бороться с верующими, дополнялись зловещими намеками на скорую с ними расправу, о чем напоминала другая цитата, выписанная на обороте карточки: «Мы не можем, не имеем права забывать, что религия — разновидность чуждой нам идеологии, что именно ее стараются активно использовать наши противники…» (Там же. С. 56).
Эти цитаты я выписал в середине 1980-х годов для своей статьи о положении религии в СССР, за которую, в частности, и был вскоре приговорен к трем годам лагерей. И вот лет через десять после своего ареста я прослушал благочестивую речь секретаря ЦК и гонителя Церкви, утешавшего слушателей ссылками на Священное Писание. Как часто ни встречаешься на просторах СНГ с подобными перевоплощениями волков в голубей, привыкнуть к этому невозможно. Трудно привыкнуть и к фальшивым голосам и физиономиям многочисленных журналистов, телерепортеров, политологов, размножающих, перепевающих голоса бывших палачей и лжецов, помогающим им сегодня рядиться в тогу вождей демократии. А между тем оборотни из прошлого заполняют пространство нашей общественной и культурной жизни.
II.
Случай с Кравчуком наиболее ясный и простой: в независимой Украине еще помнят, что их первый президент — перевертыш. Недавно я столкнулся со случаем потяжелее. Потянул ниточку, и начал разматываться клубок… Встреча с оборотнями на сей раз произошла в месте неожиданном. Открыв правозащитную газету «Экспресс-хроника» (№ 23 от 7 июня 1999 г.), я нашел материал, в котором речь шла о гонениях на московскую общину «Свидетелей Иеговы». Текст, подписанный писателем Александром Нежным, состоял в основном из цитат, извлеченных из расшифрованной магнитофонной записи судебного процесса, слушавшегося в Головинском муниципальном суде Москвы в феврале-марте этого, 1999-го, года. Авторского здесь — лишь несколько скупых ироничных комментариев. Среди прочих свидетелем защиты в этом гражданском деле выступил Н.С. Гордиенко. Александр Нежный так представляет последнего: «Профессор кафедры религиоведения Санкт-Петербургского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена, доктор философских наук, автор более чем 20 книг и брошюр». В газетном материале не объяснено, отчего в свидетели на московский процесс пригласили «профессора-религиоведа» из Петербурга; предполагаю, что именно господин Гордиенко представлялся стороне ответчика ценным специалистом, чье авторитетное слово поможет опровергнуть домыслы обвинения. И впрямь ответ «философа» вроде бы не поддержал представление прокуратуры, но при этом разительно напоминал известное ленинское положение: пусть попы (вариант — капиталисты) грызутся между собой. «Пусть они спорят между собой, — обобщил свою позицию Гордиенко, — пусть пытаются какие-то аргументы выискивать, но вмешиваться в этот спор я… не собираюсь». Мне и эта издевательская интонация и сама фамилия «специалиста» напомнили о другом…
Членам московской общины «Свидетели Иеговы» и их адвокатам стоило бы знать, что Гордиенко Николай Семенович принадлежит к тем, кто при советской власти своими «учеными» трудами непосредственно участвовал в гонениях на верующих. Его книгами были забиты полки по научному атеизму и стенды по «контрпропаганде» в библиотеках страны. Этот псевдоученый, «автор более 20 книг», специализировался по «разоблачению» православия, установлению его исконно антисоветской сущности (а это уже где-то рядом с формулировками советского УК). Вот характерные названия его произведений: «Атеизм советского школьника: Сборник научных статей» , 1974 (здесь, правда, Гордиенко выступает редактором), «Идеология современного православия», 1969 г., «Основы научного атеизма», 1978 г., «Политиканы от религии: Правда о “Русской Зарубежной Церкви”», 1975 г. (в соавторстве), «Православные святые: кто они?», 1979 г. и т.д., и т.п. О связях советских дипломированных атеистов с КГБ общеизвестно, как вполне очевидно и то, за что получали они свои немаленькие зарплаты, удостаиваясь огромных тиражей в партийных издательствах. Многие годы Гордиенко клеветал на верующих, на христианские церкви, оправдывая (косвенно или прямо) репрессии, которым они подвергались со стороны советских карательных органов. Без устали писал он об «антисоветской деятельности православного духовенства», об антисоветчике патриархе Тихоне, о крестных ходах «антисоветской направленности», об антикоммунистических планах и идеологических диверсиях, вынашиваемых зарубежным русским духовенством. Впрочем, лучше всего процитировать аннотацию к одной из его книг, уже перестроечного времени: «Книга преследует… контрпропагандистские цели. В ней на материале современного русского православия разоблачаются клеветнические измышления клерикально-буржуазной антикоммунистической пропаганды о нарушениях свободы слова в СССР…» (Гордиенко Н.С. Современное русское православие. Л., 1987. Тираж 100 тысяч экз.)
Возможно, члены общины «Свидетелей Иеговы» воспринимали Гордиенко как крупного специалиста по православию, однако не следует забывать, что усилия подобных специалистов были сосредоточены на очернении религии и верующих как пережитков прошлого. И если он специализировался на православии, то это не значит, что он обошел своим вниманием другие конфессии или испытывал к ним тайную симпатию. Но то, что в пылу борьбы могли обойти своим вниманием преследуемые «Свидетели Иеговы», мог ли не знать писатель Александр Нежный, в книгах и статьях последних лет так прочувствованно и с таким негодованием пишущий о гонителях Церкви? Он, который так любит изобразить фарисеев от Церкви, ее же и разрушающих? Профессиональный литератор, 20 лет состоящий в Союзе писателей, многоопытный журналист, сотрудничавший в центральных газетах чуть ли не четыре десятилетия, занимавшийся, по его словам, «документальной позой», — неужто Нежный не сознавал, о чем мог писать «религиовед», во время оно издавший в СССР «более 20 книг»? Но может быть, подобная «невнимательность» к штатному агитпроповцу родилась из чувства тайной солидарности и из сознания некоей общности судеб?
III.
Для подтверждения этого, на первый взгляд никудышного, предположения имеются вполне объективные факты. Нежный, как и Гордиенко, печатался в главном идеологическом издательстве КПСС — Политиздате. Впрочем, не только издательство объединяет эти две фигуры (там были изданы далеко не все их книги), объединяет их — идея. Конечно, творения Гордиенко шли в разделе «атеистической работы и коммунистического воспитания», а «проза» Нежного разрабатывала производственную тематику, проблемы социалистического хозяйствования. Оба работали на идеологическом фронте. Оба автора зарабатывали деньги ложью, оболваниванием общества, обслуживали пропагандистскую машину тоталитарной системы. Это и была их идея: зарабатывать и устраивать собственную карьеру, верно прислуживая /тоталитарному/ преступному режиму и ловко используя его возможности для личного преуспеяния. Куда деться советскому гуманитарию, обреченному после окончания журналистского факультета на прозябание в газете? КПСС нужны были верные перья, воспевающие советский народ и его трудовые будни; перья, умеющие накидывать на опустошенный невольничий быт романтическую дымку; перья, не гнушающиеся копаться в унылых производственных вопросах, а в них — ювелирно сочетать здоровую критику и самокритику (были такие паранормальные термины) с воспеванием марксистской утопии. Если все прочие темы в гуманитарной сфере (например, историческая романистика) были давно и плотно заняты, то в «документалистах», оперативно, по-репортерски и при этом «художественно» освещавших трудовые проблемы и процессы, ощущалась нехватка. Для ее восполнения центральные комитеты, обкомы, райкомы и подчинявшиеся им газеты охотно выписывали желающим трудиться на этой ниве оплачиваемые командировки в любой конец необъятной империи обеспечивали полное содействие со стороны местной власти, руководства соответствующих министерств, ведомств, индустриальных и сельскохозяйственных гигантов. Вот по такой «комсомольской» путевке» Нежный, по его словам, «исколесил всю страну (СССР)», с усердием исполняя социальный заказ. В 1976 году в издательстве ЦК комсомола вышла его книжка, посвященная «народнохозяйственному значению» Дальнего Востока, «трудовому подвигу» его социалистических строителей, «героям» БАМа. Как раз в эти годы правозащитники и узники совести пытались привлечь внимание свободного мира к использованию рабского труда заключенных на этой «стройке века». В духе излюбленного социалистическим реализмом конфликта — столкновения хорошего с еще лучшим — автор находчиво писал: «Изыскание БАМа подобно любому другому делу, обретет в конце концов героев увенчанных — тех, кого наградят (и наградят заслуженно!)… чьи имена на всю страну назовет радио… Без особых на то личных причин рабочий человек оказывается где-нибудь на Тюменском севере и три года, кляня все на свете, зимует в палатках… из квартиры с телевизором, ругая себя дураком, едет в неустройство лишь начинающегося Усть-Илима… ему естественно перетерпевать трудности; течение жизни… всегда вынесет к горячим точкам огромного строительства, которое упорно совершается в стране… Счастливое дело, которому служат такие люди» (Берег раннего солнца. М., 1976. С. 29). Оказываясь в городах, построенных на костях советских каторжников, Нежный лирически замечает: «Вот Комсомольск-на-Амуре — город прекрасного и героического начала» (Там же. С. 49). И далее со столь же возвышенной интонацией уточняет: «Если повернуть время вспять и вместе с ним отступать на 40 лет назад, то не будет перед глазами ни этой гранитной глыбы, ни прекрасного Дворца молодежи, который как бы предваряет вступление в город… А будет холодная весна 1932 года, будут леса и болота… Пролетели годы. Сорок с лишним лет назад первый шаг сделал десант юности, и теперь вечной славой подвигу молодых вырос на берегах Амура город, носящий имя комсомола и комсомольцев. Сзади меня кто-то произносит вслух вырубленные на… валуне слова [дата, когда здесь появились первые строители: 1932 г.]… Мой спутник по теплоходу, двадцатишестилетний инженер-кораблестроитель из Ленинграда Вадим… говорит: «Отец тут был…» Лицо Вадима торжественно и светло. Я отхожу в сторону — пусть побудет наедине с юностью своего отца» (Там же.).
Этот стиль Нежного во всем его блеске мы можем обнаружить уже чуть ли не в первой его «прозе» — книге под названием «Дни счастливых открытий», выпущенной Политиздатом в 1975 году. Из аннотации: «Эта книга — о людях, влюбленных в свое дело… Для каждого из них характерна подлинная коммунистическая идейность… уверенность в избранном пути». Автор грезит над своим журналистским блокнотом (черта действительная): «Вот, вижу я, в песках… идет строительство Каракумского канала… Вот, склонив голову, стоит у станка токарь Моисеев… По брусчатке Красной площади едет первый советский грузовик…» На этом красного — «боевого, революционного» — цвета автомобиле Нежный как-то «проехал… точно таким маршрутом, каким полвека назад, 7 ноября 1924 г., десять первых грузовиков проехали от ворот завода до Красной площади…» Этот радостный факт перекрывается еще более радостным событием — общением с седым ветераном труда Королевым. Автор взволновано пишет: «Особняком стоит в жизни Королева 1929 год — год вступления его в коммунистическую партию». Королев выучился на инженера, но мирочувствие его все равно выражено в двух словах: «Я — рабочий». Здесь авторская патетика достигает одной из кульминационных для всей книги точек: «Рабочий! Какое налитое, мощное слово… И как красив и силен сам рабочий — человек высокой нравственности, острого чувства долга, великого трудолюбия… все держится на нем… он, его труд — в основе всего». Побывав на строительстве Каракумского канала им. В.И. Ленина, автор раскрывает те трепетные чувства, которые его охватили. (Действие происходит в том отдаленном углу СССР, куда в 1920—1940-е годы карательные органы ссылали «врагов народа».) «Меня всегда поражает тот факт, что начало каналу положено было в тяжкие годы Великой Отечественной войны. Что побудило страну решиться на этот мирный подвиг? Что заставило оторвать от бюджета военных лет… средства?» Несомненно — мудрость вождей: «Это были умные люди… Но нарком и секретарь ЦК были из людей, которые в самом нелегком настоящем умеют размышлять о будущем… работать для него». Автора вдохновляет, что генеральная линия из прошлого тянется в настоящее — «Строительство канала, как и говорится о том в Директивах XXIV партийного съезда, продолжается по всей его трассе» — и в будущее: «К 1980 году Каракумский канал оросит…» и т.д. Он философствует: «Ибо только плановость, которая, по определению В.И. Ленина, есть сознательно поддерживаемая пропорциональность и комплексность, даст возможность… использовать… воду великого канала».
Уже в наши дни, когда не принято ссылаться на решения очередного партийного съезда, Нежный подчеркивает преемственность своего творчества. Он убежден, что его прошлые творения, «можно (и полезно) читать и сейчас». Среди этих «полезных» читателю произведений он называет роман «Зной».
Роман этот напечатан в журнале «Нева» в 1982 году. А через несколько лет, превратившись в «повесть» (и увеличившись в объеме в несколько раз), он был издан тем же Политиздатом уже с другим названием: «Огонь над песками: Повесть о Павле Полторацком». Серия — «Пламенные революционеры». Эта повесть — своего рода песнь во славу комиссара труда Туркестанской советской республики Полторацкого, погибшего в 1918 году. В основе книги лежит фальшивый образ — революционера-гуманиста, который переживает из-за того, что революция не принесла быстрого облегчения трудовому народу, но который при этом понимает необходимость дальнейшего революционного насилия. Страницы книги наполнены демагогией, ложными характерами и ситуациями. Вот два комиссара сидят в штабном вагоне бронепоезда в районе «туркестанской Вандеи», «эсеровском гнезде»; до них доносятся «нестройные залпы» — расстреливают офицеры. При этих звуках один из комиссаров, человек семейный, многодетный, нервничает и бледнеет. Но профессиональный революционер Полторацкий, романтический герой Нежного, — «спокойно сидел… и всем видом показывал, что там не убийство, там суд вершится, суд очищающий… Без крови родов не бывает! А что до пролитой невинно, которой не избежать, — то мы ее своей же кровью непрестанно и искупаем» (Нева. 1982. № 11. С. 9). «Врагов» революции автор изображает, как положено в агитпроповских лубках, черной краской, революционеры у него тоже поданы в соответствии с канонами, принятыми в Политиздате. Вот «герой» обращается к «врагам»: «Дайте срок: будет равноправие и не будет диктатуры — но лишь тогда, когда сгинет последний из вас…» И сразу ясно, куда клонит автор — не к раскрытию христианских ценностей, а к получению хорошего гонорара за приличный (300 тысяч экземпляров — это заслужить надо). А через несколько лет, уже в перестройку (1987 г.) и через 12 лет после крещения, повесть о комиссаре выходит вторым тиражом, и тоже немаленьким (100 тысяч).
IV.
В новую эпоху зазвучали новые песни. Во времена перестройки Александр Нежный осваивает религиозную тематику. В журнале «Огонек», «Московских новостях» и других изданиях появляются его статьи и очерки с критикой советских бюрократов, нарушающих «ленинские нормы» в отношении верующих. Известность приобретают его разговоры с Харчевым, председателем Совета по делам религий СССР, в которых высокопоставленный функционер делает пикантные заявления о механизме преследований верующих в стране (впрочем, детали, им приведенные, были давно оглашены в неподцензурной печати). После августа 1991 года Нежный перестает оглядываться на «советскую законность», занимает все более критическую позицию в отношении «пороков» исторической Церкви, он получает доступ в архивы КГБ (что очень непросто и в эпоху демократизации), и уже оттуда продолжается его красивый плач о судьбах христианства в России. Его главные книги в этот период представляют обширные выдержки из «секретных архивов», пересыпанные «охами» и «ахами» сентиментального автора по поводу «впервые» открываемых именно им «сенсационных разоблачений» коммунистического режима, филиппиками в адрес гонителей Церкви, коллаборационистов, палачей и т.д., и т.п. Если он пишет о бывшем митрополите и агенте КГБ Филарете (Денисенко), то не может найти слов негодования оттого, что ему часто приходится писать об этом хамелеоне. Нежный сокрушается: «К чрезвычайному моему прискорбию, мне снова приходится заниматься деяниями Блаженнейшего… хотя взамен этого я согласился бы три смены подряд копать мерзлую землю» (Комиссар дьявола. М., 1993). «Чувство исключительного отвращения» у писателя вызывают знакомство с подробностями жизни и трудов бывшего митрополита. Острое негодование он испытывает и по отношению в бывшему члену Политбюро Александру Яковлеву, «в недавнем прошлом — мэтру пропаганды и контрпропаганды КПСС» (Партийные Савлы метят в Павлы. Там же. С. 177). Крепко обличает Нежный и священноначалие Русской Православной Церкви за сотрудничество с властью, за двурушничество. Он пишет о необходимости разгрести авгиевы конюшни советского прошлого, призывает к покаянию. В этих постперестроечных произведениях мерилом вещей для Нежного служат, конечно, Евангелие, подвиг новых мучеников российских, высокие нравственные критерии. Профессиональный писатель, он умеет (когда хочет и когда это ему нужно) называть вещи своими именами. Например, так: «Быть может, в 60—70-е годы А. Яковлев не принимал непосредственного участия в партийно-чекистском управлении Церковью; но не может быть, чтобы он не знал, какой незаконной и грязной работой заняты его сотрудники…» (Там же. С. 180). Или эдак: «Гонимым за правду Господом нашим обещано блаженство — и разве одно это не должно подвигать нас всегда и всюду называть вещи своими именами?» (Допрос патриарха. М., 1997. С. 470). Интервью его в «Книжном обозрении» пестрит возвышенными словами, главные из которых вынесены в заголовок: «Ни Церковь, ни Россию нельзя спасти ложью…» (1998. № 7).
V.
Советский писатель знал, как можно хорошо заработать на лжи и ее разновидности — полуправде, поставляя рукописи в Политиздат, АПН и прочие инстанции. Вообще, в извращенном коммунистическом мире советские писатели представляли собой своеобразный тип делового человека. В ту, канувшую в небытие, эпоху Нежный называл свою прозу «деловой». Он четко определял ее направленность: «Тому, кто пишет деловую прозу, всякий раз необходимо прямо, ясно ответить на вопрос: ты кого поддерживаешь и почему?.. Именно здесь, именно в этом — главная точка приложения сил деловых людей нашего времени» (Решающий довод. С. 13). Тогда точкой приложения деловых качеств Нежного было служение делу партии. Теперь Нежный констатирует: «В “перестройку” я вошел литератором, готовым — нравственно, религиозно, профессионально — использовать открывшиеся… возможности для защиты интересов Церкви…» (Допрос патриарха. С. 572).
Здесь все-таки необходимо окинуть взглядом те приобретения, которые писатель стяжал к началу горбачевских перемен. Выполняя задания редакций партийных изданий, он исколесил всю страну, перезнакомившись со многими героями своей «деловой прозы»: депутатами Верховного Совета, Героями Социалистического Труда, секретарями райкомов и обкомов, передовиками производства, начальниками ведомств и предприятий. Всюду на просторах необъятной родины его встречали с распростертыми объятиями: то «Дальзавод» дает ему катер, то «Дальморепродукт» посылает подмогу, всюду его встречают, сопровождают, показывают достопримечательности, а в иных чудесных уголках делают ему широкие и заманчивые предложения. Один из начальников лесообрабатывающего комбината в Прикарпатье показывает ему чудесный ведомственный домик и замечает: «Вам сюда запросто можно будет приехать… И сидите себе, сочиняйте сколько вам влезет» (Бумажное дело. М., 1987. С. 241.) И везде, во всех командировках, в поездках к писателю из Москвы, смущенно улыбаясь подходят и приглашают: «Нас ждут». В укромных уголках ждет накрытый стол, уставленный яствами, а за столом — теплая компания… В советском кривом мире Нежный был вполне своим, имея поддержку могущественного Политиздата и центральных газет страны, успешно приобретая багаж полезных знакомств. Неудивительно, что с Нежным считает возможным откровенничать начальник областного КГБ (Комиссар дьявола. С. 186). И вполне естественно, что в начале перестройки его приближает к себе такой высокопоставленный партийный функционер, каким был Константин Харчев. Ведь даже «массовый читатель» тогда не предполагал, что писатель Нежный может просто так откровенничать о доселе запретных темах с председателем Государственного комитета по делам религий СССР. Журнал «Огонек», где появились их беседы, был определен во флагманы перестроечной журналистики самим кремлевским хозяином и выполнял конкретное политическое задание, предначертанное Политбюро. О том, как Нежный сблизился с Харчевым, на каких условиях последний давал свои интервью — эту тему писатель никогда не затрагивает. Не стоит удивляться. В бытность свою секретарем по идеологии Приморского крайкома КПСС Харчев прославился жестким подавлением незарегистрированных общин баптистов и пятидесятников. А рассказать о действительном лице Харчева в задачу писателя не входило, нужно было представить массам прогрессивного партийно-государственного деятеля. В год «августовской революции», когда Харчев уже несколько лет служил Чрезвычайным и Полномочным Послом в Объединенных Эмиратах, Нежный публикует в «Огоньке» интервью с ним. Бывший советский обер-прокурор предстает здесь «христианином», обличителем стукачей-архиереев, которые (опять-таки) неспособны к покаянию. Прозрел Харчев и увидел истинное положение вещей в Церкви в «истинном свете», оказывается, оттого, что «обратил внимание» на связь церковных старост с КГБ (Комиссар дьявола / Час горьких воспоминаний. С. 186). Приятельство, например, с первым заместителем Председателя КГБ СССР Ф.Д. Бобковым, «умным и знающим человеком», его, конечно, к прозрению никак не могло привести. Интервьюер не отвлекается в сторону ненужных вопросов, его главная мысль: Харчева необходимо вновь перебросить на «церковную» работу, без которой тот «скучает». Так, об одном умалчивая и скрывая в тени, другое отретушировав и выставив напоказ, вел Нежный свою игру вокруг Харчева. Да не продиктована ли эта игра его прежними коммунистическими работодателями?
VI.
Все двоится в писаниях Нежного: стилистика, декларируемые цели. В последние годы он много трудится в архивах (которые и теперь далеко не всем и не всегда доступны), переписывает «секретные» протоколы и скорбит над судьбой Церкви и России. «Едва не плача, я пишу и пишу: переписываю отчаянные письма… Новицкого… допросы… митрополита Кирилла (Смирнова) [оба расстреляны за веры, — П.П.]…» (Комиссар дьявола. С. 176). В 1975 году писатель также очень переживал, когда рисовал образ старого коммуниста Королева, вспоминавшего «свою первую поездку на Красную площадь: Боже мой, что произошло с ним! Во всю его долгую семидесятилетнюю жизнь не выпадало события необыкновенней и радостней» (Дни счастливых открытий. С. 62). В 1989 году Нежный публикует «Страсти по Красному храму» о борьбе верующих за свои права, а десятилетием раньше им же напечатаны «Страсти по башмаку» — о борьбе за выполнение решений очередного съезда КПСС в обувной промышленности (Решающий довод. М.: Политиздат, 1979). И между советским писателем Нежным и антисоветским христианским писателем Нежным нет никакого перехода, связи, кроме декларативной.
А вот связь прагматическая прослеживается отчетливо, раскрываясь в го книгах в анекдотичных по своей нелепости фантасмагориях. Пример тому — фигура того же «профессора-религиоведа» Н.С. Гордиенко. Десять лет назад Нежный упомянул его имя, когда брал интервью у митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия, ставшего потом патриархом (тогда Нежный был хотя и многословен не в меру, но почтителен, это уже сейчас он упускает случая патриарха поучать и наставлять). Желая защитить христианство от обвинений в искажении естественного развития русской культуры, писатель привлекает в союзники Гордиенко — этого ненавистника всякой религии и представляет его «ленинградским историком» (Сияла Оптина пустынь. М., 1989. С. 71). «Историк» был доктором философии и годом раньше в объемистом опусе о современном русском православии горячо утверждал главное убеждение своей жизни: «Повседневная активизация атеистической работы, на которую ориентирует идеологических работников новая редакция Программы КПСС, будет содействовать ускорению [идейного крушения русской Церкви]» (Современное русское православие. Л., 1987. С. 299). Цитата взята из той же книги, на которую ссылался Нежный в беседе с митрополитом. В тот момент следовало поступить именно таким образом, рынок — имею в виду конъюнктуру в советской журналистике — диктовал свои законы. Когда через несколько лет Нежный гневно писал о «комиссаре дьявола» Емельяне Ярославском, то вспоминать Гордиенко было не с руки, тот был давним почитателем воинствующего безбожника и упоминал о нем только в тоне апологетическом: «Много сделали для критики и идеологии русского православия соратники Ленина, видные деятели Коммунистической партии и Советского государства… Ем. Ярославский и другие» (Православие: Словарь атеиста / Редакция, вступ. ст. Н.С. Гордиенко. М.: Политиздат, 1988. С. 17). Но вот в материалах о недавнем суде над «Свидетелями Иеговы» Нежному вновь понадобился респектабельный профессор Гордиенко.
В недавнем памфлете Нежный обличает дьякона Андрея Кураева в антисемитизме и, сравнив его с генералом Макашовым, выводит, что «его боголюбие для общественного сознания куда более страшно» (НГ-Книжное обозрение. 1999. 27.05). Но писатель не упоминает одну важную подробность. В свое время дьякон Кураев в печати рассказал о том, что был завербован КГБ (и даже выразил некоторое сожаление по этому поводу). И поэтому дьякон, по крайней мере, человек понятный. Он поступил честно, рассказав о своем прошлом. Открывая том его произведений, ты уже знаешь, каким путем шел автор, ты знаешь, с кем встретишься под данной обложкой… Совсем другое дело с книгами Нежного последних лет — здесь ты ищешь христианских ответов, а наталкиваешься на Политиздат.
Удивительно, что критика, в основном сосредоточенная в толстых журналах со старыми советскими названиями, этой двойственности писателя не заметила («Дружба народов», «Книжное обозрение» и т.д.). И критики, также пришедшие к нам из советского прошлого, писали только о плаче Нежного по Церкви и по России. Впрочем, Евгений Полищук в «Вестнике Русского христианского движения» (№ 166. 1992.), рецензируя «Комиссаров дьявола», обнаруживает непонятную «личную ярость», «ненависть» Нежного к коммунистам (с. 264). «Быть может, автор пострадал сам: был, например, диссидентом, сидел в лагерях… Но нет… мы узнаем, что в годы застоя он исправно функционировал в совсистеме, посылался “описывать торжественное открытие ГЭС имени XX съезда КПСС”, а значит — и был достоин этого доверия…» Отмечает критик и странную стилистику писателя, за которой «не так-то легко определить взгляды самого автора, скромно сообщающего о себе лишь то, что он “бессонными ночами думает о России”». Раздвоенность автора и фальшивость его голоса пыталась описать и Марина Новикова в «Новом мире» (1998. № 12): «От книги я вздрогнула — прямо от суперобложки, где разместились выдержки из отзывов… и от двух аннотаций — авторской и издательской… вздрогнула не от “страстного чувства”… а от коммерческой очевидности выдержек…», — но сбилась в сторону, став рассуждать по поводу исторического материала, над которым трудится Нежный. Никто не рассмотрел наработанного им, не сделал усилий изучить его прошлое творчество в сравнении с нынешним.
* * *
Наше общество избито и бессильно. Коммунистические функционеры второго эшелона возглавили российскую демократию. Общество клянет эту «демократию», не желая сознавать, в чьих руках она находится. Торжествует новая «технология власти», позволяющая слепым вождям вести слепой народ за собой. Советские писатели в этом процессе всеобщего ослепления играют значительную роль. Неся все, что подвернется под перо, на продажу, они с прежней легкостью выдают черное за белое, а белое за черное. Кода-то многолетний узник сталинских лагерей Аркадий Белинков написал обобщающую книгу о советском писателе, готовом обслуживать любой режим. Она называлась символически: «Сдача и гибель советского интеллигента». Кто сказал, что история советского интеллигента кончилась, что он перестал обслуживать партийные интересы? Все существо советского писателя и в наши дни напряженно ищет новую «руководящую силу», без которой для него нет смысла в бытии. И в этих своих поисках он превращается в демократа, свободолюбца, либерала, рыночника и даже христианина. И от его горячих объятий вянут и отечественная демократия, и свобода, и христианство.